Екатерина Ракитина
2015
Then fill up the glasses with treacle and ink,
Or anything else that is pleasant to drink:
Mix sand with the cider, and wool with the wine —
And welcome Queen Alice with ninety-times-nine!
Lewis Carroll, Through the Looking-Glass: and What Alice Saw There
— Аннабелл!..
При звуке строгого женского голоса, раздавшегося из-под большого пляжного зонта, полуденное мерцание сжалось и будто выпрямилось. Золотой переливчатый пузырь, в котором плыли солнце и море, шум волн и крики чаек, лопнув, рассеялся, плоский свет резанул глаза и заставил меня на мгновение зажмуриться.
— Аннабелл, выйди на берег, будь добра!
Ответа не последовало.
Я оторвался от изучения окатанного морем куска дерева, поднял взгляд и увидел шагах в пяти от себя девочку в матросском костюмчике.
Она стояла на кромке прибоя, набегающая волна понемногу замывала её ступни в песок, но девочку это нисколько не заботило. Запрокинув голову и обеими руками придерживая сбившуюся на затылок соломенную шляпку с полосатой лентой, она слегка раскачивалась из стороны в сторону и тихонько напевала что-то на незнакомом мне языке.
— Аннабелл!.. — снова повторила сидевшая под зонтиком женщина. — Я жду.
Девочка опустила руки, — шляпка тут же съехала ей на спину, повиснув на ленте, — обернулась, посмотрела на меня и, заправляя за ухо заполоскавшуюся на ветру золотисто-рыжую прядь, сказала:
— Мисс Картер думает, что море существует лишь для того, чтобы смотреть на него из-под зонтика. Мисс Картер — моя гувернантка. А я — Белл.
— Уильям, — растерянно поклонился я.
Её звали Белл. Лаура, — не Лора, подчёркивал её отец, преподававший в университете классические языки, — Аннабелл Хант. Лауру и Лору она в равной степени отвергала, на Аннабелл соглашалась, пусть и заводила глаза, но сама всегда просила называть её Белл.
Ей, как и мне, было десять, — оказалось, мы родились в один день, — и то лето она с отцом и гувернанткой проводила в Сен-Мало, где мы остановились перед тем, как вернуться в Англию. Мать Белл умерла вскоре после её рождения, ни братьев, ни сестёр у неё не было. Доктор Хант, совершенно равнодушный к морю, заканчивал работу над серьёзным научным трудом, так что Белл, проводившая день за днём в обществе мисс Картер, очень скучала. Я же, несколько утомившись сменой впечатлений за время путешествия, мечтал увидеть живое человеческое лицо, а не картину или статую.
Надо ли говорить, что мы с Белл мгновенно подружились — нам просто ничего другого не оставалось.
Впрочем, полагаю, будь у нас выбор побогаче, мы всё равно предпочли бы друг друга. Белл, неистощимой выдумщице, вечно затевавшей новую игру или проделку, нужен был верный товарищ, способный воплотить все её замыслы, а мне, мальчику довольно робкому и склонному цепляться за книжные знания, был необходим кто-то, кто вывел бы меня на воздух и свет, увлёк за собой и заставил отложить книгу.
Я учил Белл играть в шахматы, — должен сказать, она переставляла фигуры, как ей вздумается, и сочиняла для них какие-то свои правила, — а она играла со мной в целый мир сразу.
— Вот! Расскажи про него историю! — говорила она, поднимая, к примеру, с дорожки в саду гостиницы упавший лист и вручая его мне.
— Это лист платана, — начинал я. — Наверное, упал ночью, когда дул ветер…
Белл морщила нос и яростно качала головой, отчего её волосы взлетали и чертили вокруг головы золотую дугу.
— Здесь ведь нет ни одного платана!
Я, осознав свою ошибку, растерянно умолкал. Потом пожимал плечами и протягивал лист обратно.
— Тогда я не знаю, как про него рассказывать.
— Начни с конца, — предлагала Белл, — и продолжай, пока не дойдёшь до начала. Тогда станет яснее.
И действительно, выяснялось, что если рассказывать с конца, — с того, что у тебя в руках, в чём нельзя ошибиться, — история складывается сама собой. Так, делалось совершенно ясно, что лист платана, прилипший к ободу колеса, притащила с собой с аллеи тележка молочника, это было понятно по следу на листе, слишком узкому для дилижанса и слишком широкому для тачки садовника.
— Все правдивые истории, — поднимала палец Белл, — начинаются с конца. Это как сматывать клубок, когда распутаешь шерсть.
Мы вспоминали образцы рукоделия Белл, приводившие мисс Картер в отчаяние, переглядывались, как заговорщики, и начинали безудержно хихикать.
Как-то я спросил Белл, что она пела, стоя по щиколотку в песке, в тот день, когда мы впервые встретились, и Белл, с таинственным видом склонившись ко мне, продекламировала пару строк на загадочном языке.
Я ждал объяснений, но напрасно.
— Ну же, Уильям! — с досадой воскликнула Белл. — Ты ведь знаешь!
Полдня я повторял про себя непонятные строчки, как заклинание, пока совершенно случайно не понял, что это песенка про пирог с дроздами, только все слова идут задом наперёд.
На следующий день мне удалось произвести на Белл некоторое впечатление, объявив разгадку. К тому же я показал своей подруге зеркальное письмо, которому меня обучил шутки ради мой брат. Белл пришла в неописуемый восторг. Она тут же принесла какую-то из отцовских книг и стала прикладывать её к зеркалу, читая слова наоборот, что нас неимоверно веселило. Какое-то время мы даже разговаривали шиворот-навыворот, на подобии тайного языка.
— Такую тарабарщину, — заметил отец Белл, доктор Хант, — я слышал в детстве, на представлении театра кукол в ярмарочном балагане.
Прозвище прилипло. Отныне и мои родители, и доктор Хант, и мисс Картер стали звать нас балаганом — последняя, боюсь, несколько неодобрительно.
А потом лето кончилось.
«Милый Уильям, — прочёл я однажды утром в послании, влетевшем в моё окно бумажной птичкой, каких мастерски складывала Белл, — папа сказал, что мы возвращаемся в Англию. Не хочу портить последний день, давай не будем прощаться. Я ведь уеду только завтра, а сегодня не завтра. Твоя Белл».
Я был безутешен, однако, уважая желание Белл, весь день мужественно делал вид, что сегодня не завтра.
После ужина, когда доктор Хант пришёл проститься с моими родителями, Белл сунула мне небольшой свёрток, перевязанный тесьмой, шепнула:
— Может быть, у тебя получится выпустить солнце — там, дома, — и убежала.
В свёртке я нашёл карманное зеркальце Белл, которым мы часто пускали солнечных зайчиков. Белл была убеждена, что собранное зеркалом солнце остаётся внутри, просто его нужно суметь выпустить.
Всю осень мы писали друг другу, а в декабре родители объявили мне, что мы едем навестить моего брата-студента и отметить с ним Рождество — что означало, что я увижу Белл. Отец сказал, что писал доктору Ханту, и тот предложил отметить наш с Белл общий день рождения у них.
Я несколько недель думал, что подарить Белл, и, наконец, нашёл для неё в местной лавочке особенный подарок: увеличительное стекло в серебряной оправе. Чтобы приобрести его, мне пришлось разбить копилку, но мне не терпелось показать Белл, как с помощью лупы можно по-настоящему собрать солнце и даже развести огонь.
Должен признаться, когда мы вошли в дом Хантов, самообладание меня покинуло. От осознания того, что я вот-вот увижу Белл, впервые с лета, мне было дурно. Судя по всему, те же чувства владели моей подругой, потому что мисс Картер пришлось несколько раз звать Белл, а потом пойти за ней.
Я даже не смог вручить Белл подарок. Мы сидели за праздничным столом, не решаясь посмотреть друг на друга. Разрезали сливовый пирог, Белл досталась запечённая в нём монетка, которую она равнодушно спрятала в карман передничка. Меня это почему-то расстроило: я надеялся, что получу монетку и смогу отдать её Белл на счастье.
— Аннабелл, — в какой-то момент предложил доктор Хант, — ступайте с Уильямом в гостиную, поиграйте. Покажи ему котят.
Мы встали из-за стола и, взявшись за руки, вышли из комнаты.
Закрыв за собой дверь, Белл впервые за день взглянула на меня и заулыбалась.
— Признайся, Уильям, — сказала она, — ты хотел, чтобы монетка досталась тебе!
— Только для того, чтобы я мог отдать её тебе, — честно ответил я.
Белл задумчиво склонила голову к плечу, потом кивнула своим мыслям и сунула руку в карман передничка.
— Держи, — произнесла она, протягивая мне монетку. — Можешь отдать её мне, или оставить у себя. Я всё равно буду знать, что она моя. Что ты мне её отдал. А теперь пойдём смотреть котят.
Котят было двое, белый и чёрный. Кошка как раз взялась умывать белого, а чёрный играл с клубком на каминном коврике — кто-то неосмотрительно оставил в гостиной корзину с рукоделием. Я собирался с духом, чтобы вручить Белл подарок, но она сразу подхватила чёрного котёнка и с притворной серьёзностью взялась его отчитывать.
— Неужели мама не объяснила тебе, как себя вести? — укоризненно спросила она. — Не объяснила, что путать шерсть нехорошо? Сиди смирно, не вертись! До чего же ты скверная девица, посмотри на себя!
С этими словами Белл поднесла котёнка к зеркалу над камином и вдруг замерла.
— Уильям, взгляни! — позвала она меня.
Я подошёл к Белл.
— На какой руке у меня браслет? — спросила Белл.
На запястье у неё был плетёный браслет, к которому я подвесил в Сен-Мало ракушку, найденную на пляже.
— На левой.
— А там?
— Где — там? — не понял я.
— По ту сторону зеркала, — отозвалась Белл, прижимая к себе котёнка одной рукой, а вторую, с браслетом, поднося к стеклу.
— На правой, — ответил я. — Но никакой той стороны нет, это просто твоё отражение.
— Откуда ты знаешь? — прошептала Белл. — Разве ты там был?
— Белл, там никто не был, — увещевательно произнёс я. — Там вообще ничего нет, просто стекло, амальгама, рама и стена.
Я взглянул на зеркало и осёкся. В сгущающихся январских сумерках стекло казалось не плоской поверхностью, но чем-то вроде дымки, в которой терялись и искажались очертания предметов. Зеркало словно тихонько зыбилось, как вода в пруду.
Белл посмотрела на меня со странной улыбкой и вдруг попросила:
— Помоги мне.
Как заворожённый, я подал ей руку, и моя подруга Белл, опустив котёнка в кресло, шагнула на сиденье, потом на широкий подлокотник, на подголовье, а оттуда — на каминную полку, где на мгновение остановилась, сжав мои пальцы.
— Уильям… — шепнула она. — Туда можно войти…
Я не успел ничего сказать.
Белл отпустила мою руку и вошла в зеркальное марево — оно пропустило её внутрь, не поколебавшись. Через мгновение я увидел Белл на той стороне, словно сквозь туман. Потом она обернулась через плечо, улыбнулась мне, в последний раз, и пропала. Я с недоумением взглянул на свою поднятую руку, приложил ладонь к холодному, гладкому стеклу — и рухнул во мрак.
***
Мой бедный друг на мгновение прикрыл глаза, стиснул кулак и продолжил.
— Я, должно быть, пролежал перед камином в беспамятстве около получаса, потом меня обнаружила мисс Картер. Белл исчезла. У меня был сильный жар, в лихорадке я пытался объяснить взрослым, что случилось, но мои слова сочли бредом. Впрочем, горничные что-то услышали, по городу пошли разговоры, и вся эта история, увы, стала достоянием человека стороннего, праздного и бессердечного, который превратил её в развлекательное повествование… К счастью, у него достало чувства приличия хотя бы изменить имя Белл.
Он умолк, откинувшись в кресле.
— Девочку так и не нашли? — помолчав с полминуты, спросил я.
Он покачал головой.
— Ни её, ни, — подчёркнуто спокойно выговорил он, — её тело. Белл Хант пропала без следа. Я знал, что случилось, но родители твердили, что всё это померещилось мне в болезни. Однако я знаю, что видел, хотя и не могу объяснить, что это было.
— Возможно, — мягко заметил я, — ваши воспоминания отчасти и в самом деле объясняются болезненным состоянием. К тому же, детское воображение часто подменяет пугающее переживание чем-то фантастическим, просто во спасение.
Мой друг потёр длинными пальцами переносицу и устало вздохнул.
— Я столько раз пытался убедить себя в этом, дорогой мой, — отозвался он, — что почти поверил. Беда в том, что я, как вы знаете, привык во всём полагаться на разум и логику, а они, как ни жаль, не в силах объяснить того, что произошло в январских сумерках с Белл Хант. Мы были в гостиной вдвоём, не считая кошки с котятами, окна никто не открывал, войти в комнату или выйти из неё так, чтобы этого никто не заметил, тоже было невозможно: у дверей столовой, примыкавшей к гостиной, дежурили лакей и дворецкий, по коридору постоянно сновали служанки. Знали бы вы, сколько раз, не в силах заснуть, я возвращался к этой загадке, пытаясь найти хоть какое-то объяснение случившемуся!.. И каждый раз вынужден был признавать, что единственно верной оказывается та, первая, невыносимая версия, которую я знаю со дня своего одиннадцатилетия: Белл ушла в зазеркалье, и я ничего не могу с этим поделать.
Его голос звучал ровно, но уже по его сдержанности я понимал, как тяжело моему бедному другу даётся этот рассказ, и мучительно искал слова, чтобы как-то поддержать его.
Внезапно он поднял на меня глаза и улыбнулся углом рта.
— Что ж, вот вам драма из моего прошлого. Возможно, она помогает яснее понять мой характер, однако надеюсь, вы не станете записывать эту историю.
— Разумеется, нет, — поспешил заверить его я. — Но хочу, чтобы вы знали, как глубоко я тронут вашим доверием.
Он махнул рукой, и я увидел, что в пальцах у него зажата серебряная монета — блестящая, словно её долго начищали мелом. Проследив за моим взглядом, мой друг усмехнулся.
— Да, — кивнул он, — та самая, из праздничного пирога. Она у меня, но это монетка Белл. Надеюсь, она об этом знает, как обещала.
— Вы хранили её все эти годы? — спросил я, чувствуя, как к горлу моему подкатывает ком.
— Не то чтобы хранил, — задумчиво ответил мой друг. — Но избавиться от неё было бы… слишком значимым поступком. Зеркальце и лупа тоже у меня, их я тоже, пожалуй, намеренно не хранил. Лупой, впрочем, довольно часто пользовался.
Он помолчал, крутя в пальцах монетку, и добавил:
— Долгие годы мне хотелось верить, что однажды какое-нибудь зеркало передо мной дрогнет, и появится Белл. Вернётся из зазеркалья.
— А теперь? — еле слышно спросил я.
Он покачал головой.
— Теперь нет. Теперь чаще верится, что я уйду туда, как виделось в болезни. Мне всё мерещилась та зыбкая дымка, в которую шагнула моя подруга. День за днём. Она и теперь мне иногда снится.
— Вы долго болели в тот раз?
— Больше месяца, и очень тяжело. Врач всерьёз опасался за мою жизнь, — ответил он, потянувшись за трубкой. — Но, как бы то ни было, я выжил. И, очнувшись, твёрдо знал две вещи: во-первых, отныне я всегда хочу точно знать, что произошло, даже если для этого придётся вывернуть историю наизнанку и рассказать её задом наперёд.
Он умолк, тщательно набил трубку и раскурил её.
— А во-вторых? — отважился спросить я, когда он выдохнул дым.
— Во-вторых, больше никто не будет звать меня Уильямом, как звала Белл. У меня, в конце концов, есть второе имя — Шерлок.
