Илья Ахматов. корреспондент газеты «Демократическое Сопротивление» (Берлин)
«Чего Вы такой усталый? Сразу видно, что Вы иностранец, не при делах здесь, ходите потерянно, ворон считаете. Пойдёмте! Я из тех, кто телефоном не пользуется.» Ко мне обращался весьма крепко сбитый невысокий незнакомец. Наружностью из окружения он не выделялся. В здешних местах все такие. Минуту назад я сошёл с поезда на залитую Солнцем платформу станции Шахтинская без малейшего понятия, как мне далее добираться до Луганска. Друзья моих друзей из Казачьего Корпуса должны были забрать меня и проводить через все блокпосты и кордоны, Но обещанного телефонного номера проводника мне так и не сообщили. «Ну, пойдёмте к машине! Чего это вы в униформе? Уже на войне?» В повадках незнакомца было что-то от добродушия крупного породистого хищника.
Мы подошли к запаркованному по ту сторону путей черному внедорожнику. «Первый раз на Донбассе? Ах да, не первый, Вы были же в Авдеевке. Мы читали Ваши рассказы, стихи, статьи. Запрещенного к провозу с собою нет? Бросайте рюкзак в багажник!» На рамке под номерным знаком автомобиля была отпечатана надпись «Институт корректировки судьбы». Место рядом с водителя было занято, я сел сзади. На сидении рядом со мною пестрой змеей извивалась нагайка.
Автомобиль пошёл петлять по проселкам среди рощиц и холмов, продёрнутых березовой позолотой. Сложно писать пейзажи по-памяти. Любое движение времени покрывает виденное густой поволокой. Помню, как воздух был влажным, слегка отдавал гарью и из этой влажности, как из-под слоя означенной выше поволоки выперали то кривая изгородь, то профиль серой пятиэтажки, стёкла которой в произвольном порядке были тонированы серебристой пленкой, то золотой, как голова крестьянского ребёнка, купол церкви на пригорке. Надписи на заборах вдоль дороги не несут следов самовыражения писавшего, как то бывает в городе, ещё менее в них от политического высказывания. «ЖИВАЯ РЫБА», «СВЕЖИЕ ЯЙЦА», «ШИНОМОНТАЖ» — неяркие отметы укоренённого в благодатных черноземах существования. Так же приглушенно и неспешно текла беседа моего проводника и сидевшего с ним рядом незнакомого мне попутчика. Почему течёт форсунка, как отрегулировать карбюратор, да про ремонт в пристройке дома попутчика. Касаться политики собеседники чурались, да и незачем это им было. Блеснула мягкими излучинами своими река Северский Донец, а за ней и бывшая граница. То и дело мы обгоняли колонны военной техники. На некоторых танках была нанесена фигура тактической разметки, не виданная мною ранее: поставленный на вершину треугольник со вписанным кругом, как перевёрнутый знак «Даров Смерти» из Гарри Поттера. Впрочем на запад шла не только военная, но и строительная техника, грузовики с бетонными панелями, трубами и кирпичом. Инфраструктура Республик требует восстановления. Сразу после границы пропал мобильный интернет, отключённый в Республике военной комендатурой после сентябрьского отступления под Харьковом. «Иначе диверсанты могли бы осуществлять корректировку ракетных ударов при помощи передачи противнику координат геолокации», объяснял провожатый. «Так недавно был прилёт в Алчевск, накрыло гостиницу, где остановились солдаты.» «А Луганск обстреливают?» «Нет, тут тихо. Луганск это рай.»
Попадать сюда — как погружаться в затяжной сон о виденном в детстве южнорусском городе с приземистыми особняками, кривыми проулками, по которым гуляет аромат прелой листвы, и ты чуешь в нем ноту, свидетельствующую безошибочно, что листва — тополиная. Асфальтное покрытие может нежданно смениться плиткой времён эпохи модерн, где аспидам, в геометрическом порядке извиваясь, случается раскрутить три солнца, а лучащаяся огдоада присела не тротуар, как на офорте Альфреда Мухи. Местная радиоточка транслирует не подростковое мяуканье, как у вас, а музыку пристойную для слуха старика и ребёнка. Порою посреди городского пустыря открывается заболоченный резервуар некогда прекрасного фонтана — гигантский след безвозвратно минувшей цивилизации. Как во сне сознание не утруждает себя преданию предметам глубины и объёма, довольствуясь условной кулисой, так и в прифронтовом городе пустотность некоторых строений очевидна. Ни она ли придаёт нам здесь странную легкость, фигурам горожан, их манере двигаться — оттенок неуверенности. Город это или только воспоминание о городе?
«Жильё Вам будет найти не просто», говорит мой провожатый, «К нам едут не только беженцы из Харьковской Области, но и сотрудники различных ведомств, строители.» Действительно, в гостиницах, куда бы мы не заезжали, все номера были заняты. Я принялся звонить по частным объявлениям и с десятого звонка нашёл недёшевую, но чистую и очень тёплую квартиру. Жара в русских домах — африканская. В горшок с искусственной пальмой хозяевами поверх грунта насыпаны монеты. Воду из-под крана пить в Луганске не рекомендуется. Питьевую воду горожане носят домой в шестилитровых канистрах.
Пока я заселялся, знакомая моя, поэтесса Елена Заславская прислала приглашение на заседание философского общества, посвящённое традиционной музыке Пакистана в здании республиканской библиотеки. Как окрашивается благородный запах старой книги дымящимся порошком из раковин оперкулума, мускатом или выброшенным некогда на побережье Каранатаки серым слитком амбры? Луганск встречал меня не прифронтовой грязью, а кружением экстатической суфийской фрезы, столь очаровавшей некогда в Египте итальянского футуриста, плеском ориентальной краски:
«Возьми слезу мою, брось ее в океан»,
пел Гафиз,
И наблюдай, как соль на ранах
этой земли и людей начинает растворятся.»
Когда закончилась лекция и музыка смолкла, мы пили вместе масала-чай от которого и захмелели, как иные хмелеют от водки.
