Татьяна Волоконская
Судьба полоцкой ветви Рюриковичей представляет собой вереницу головокружительных кульбитов, которые в летописях освещаются не то чтобы охотно – и уж точно противоречиво. Изяслава Владимировича летописцы аттестуют как человека умного, кроткого и склонного более к книжному делу, нежели к военным распрям. Вроде бы такой характер достаточно убедительно объясняет, почему «сосланный» в Полоцк Изяслав так спокойно мирился со своим изгнанием и не предпринимал никаких попыток реабилитироваться. Более внимательный взгляд на ситуацию, однако, демонстрирует, что и со ссылкой-то этой всё было не так однозначно.
Во-первых, Изяслав отнюдь не заперт в стенах Полоцка, ни даже в пределах полоцкого удела. Найденная в Новгороде печать, атрибутируемая этому сыну Владимира, свидетельствует, например, что полоцкий князь то ли появлялся лично в новгородской земле, то ли, по крайней мере, имел с ней тесные политические либо семейные сношения. Если вспомнить, что по праву старшинства именно Изяслав должен был получить новгородский стол после смерти Вышеслава, но был (якобы по причине непреходящего отцовского гнева) этого стола лишён, начинаешь несколько сомневаться в непримиримости Владимира, коль скоро он допускает сына туда, откуда официально его изгнал. Во-вторых, не забывает киевский князь старшего сына и при составлении завещания. Сам Изяслав уходит из жизни прежде отца – в 1001 году, а ещё через два года умирает его старший сын Всеслав, так что в завещании Владимира фигурирует младший – Брячислав, получающий вдобавок к полоцкому уделу город Луцк. Это, помимо всего прочего, ещё и несомненное нарушение лествичного порядка наследования власти, согласно которому после смерти Изяслава полоцкая земля должна была достаться кому-то из его младших братьев, а никак не напрямую сыновьям. Кажется, вполне очевидно, что великий князь, несмотря на официальные заявления (если они вообще были), совсем не торопится вычёркивать полоцкую ветвь из списка своих наследников.
Впрочем, если отчуждение Изяслава Владимировича от отца и было сфабрикованной политической уловкой, всё же видимость опалы старательно поддерживалась обеими сторонами, в том числе на антропонимическом уровне. В имянаречении своих сыновей Изяслав уходит от сформированного Владимиром именослова, но делает это крайне осторожно. Он не повторяет имён своих братьев, не претендует на использование имени отца, но выбранные им антропонимы остаются в русле общей для Рюриковичей этого поколения цепочки имён на –слав. Интереснее другое: выбранные Изяславом имена так и останутся в дальнейшем антропонимическим ресурсом полоцкой ветви, почти не выходя за её пределы. Единственный раз имя «Брячислав» мелькнёт в роду Ярославичей (чуть позже вернёмся к причине такого заимствования); что до имени «Всеслав», то оно будет появляться за пределами полоцкой земли лишь в женском варианте (Всеслава), но никак не в мужском. Всеславами будут именоваться исключительно полоцкие князья.
Откуда, кстати говоря, Изяслав Владимирович черпает имена для детей, в частности для старшего сына? Возможно, полоцкий князь получил это имя, скомбинировав начало уже имеющегося в княжеском антропонимиконе имени «Всеволод» с традиционным формантом –слав. Однако существует и другая вероятность, связанная с полудостоверными данными полумифической Иоакимовской летописи. Согласно её верному апологету Татищеву и цитирующему последнего Сергею Цветкову, Всеславом именовался подлинный родоначальник древнерусской княжеской династии, правивший аж в V веке! Если признавать имянаречение Всеслава Изяславича отсылкой к легендарному князю Всеславу, противопоставление полоцкой ветви Рюриковичей всем остальным выходит очень выразительным: устанавливается преемственность не просто с довладимирской, но с дохристианской эпохой Руси.
Правда, в поколении сыновей Изяслава такой семантический заряд имени «Всеслав» расходуется впустую: Всеслав Изяславич умирает ребёнком, не успев толком воспользоваться родовыми правами. Однако Брячислав Изяславич подхватывает идею, называя в честь старшего брата своего сына и наследника – знаменитого Всеслава Чародея. Вот этот-то последний и позволяет мифологическому смыслу своего имени развернуться на полную катушку. В культурной памяти Древней Руси Всеслав Брячиславич остаётся как князь-язычник и даже князь-оборотень, фигурирующий в восточнославянском фольклоре под именем Вольх (Волхв) Всеславьич. Любопытно, что этот фольклорный персонаж возникает как несомненный сплав отдельных черт Всеслава Брячиславича и связанных с ним исторических событий с воспоминаниями о другом русском князе, также носившем прозвание «Вещий», – Олеге. Так, Олег, по преданию, погиб от укуса змеи – Вольх же Всеславьич, так сказать, от «укуса» змея рождается, он сын княжны Марфы Васильевны и злокозненного аспида, зачатый чудесным образом. Ситуация, обратная сведениям о Всеславе, кстати говоря: известен его отец Брячислав Изяславич, имя матери же неизвестно, – однако Ипатьевская летопись утверждает, что та родила сына «от колдовства».
В параллель с Олегом Всеслав попадёт и на страницах «Слова о полку Игореве», где его недолгое пребывание на киевском престоле будет обозначено яркой милитаристской метафорой: «дотчеся стружіемъ злата стола кіевскаго» – то есть «ткнул копьём в киевский княжий трон». Почти прибитый к вратам Царьграда Олегов щит. Там же за Всеславом потянется и язычески-оборотнический шлейф, что позволяет Цветкову заявить, что «Слово…» смешивает информацию о Всеславе Полоцком с его легендарным тёзкой. Олега Вещего Цветков при этом упускает из виду – а жаль. Не стоит также забывать и о том, что, наряду с прямым хронологическим переносом возможна и совершенно обратная ситуация: конструирование легендарного, наполовину зооморфного князя из обрывков исторической памяти о Всеславе Брячиславиче, поскольку полоцкая ветвь династии определённо должна была стать излюбленной страшилкой для правящих Рюриковичей. Приписывая политическому врагу великих князей все мыслимые и немыслимые изъяны, летописи вполне могли дойти и до создания фантастической генеалогии хозяев Полоцка. Ну а после такого оборота дел имя «Всеслав», до пределов нагруженное нежелательными смыслами, просто обязано было стать для Ярославичей запретным.
Врагами для династии, впрочем, полоцкие князья станут ещё при отце Всеслава Чародея, Брячиславе Изяславиче. Он, сохранив отцовский удел и получив после смерти деда добавку к основному блюду – Луцк, благополучно пересидел и учинённую Святополком бойню, и войну Болеслава Храброго с Ярославом Мудрым, не предпринимая никаких попыток вмешаться. Трогательно наивное объяснение этой отсидке даёт Википедия, никак не указывая источник своего предположения: дескать, не участвовал Брячислав Изяславич в междоусобице Владимировичей потому, что «военные действия происходили в это время в стороне от <его> владений». Прелесть, а не аргумент! По правде сказать, когда Святополк Окаянный принялся методично сбрасывать с веток родословного древа своих братьев, он делал это «в стороне» не только от Полоцка, но и от Новгорода – что, однако, не помешало тамошнему князю Ярославу достаточно резво явиться на стрелку с польско-киевскими войсками. Брячислав же его примеру почему-то не последовал…
Зато около 1020 года гроза наконец разразилась: полоцкий князь схлестнулся со своим родным дядей Ярославом. И вот тут летописи и хроники начинают юлить. Официальная русская историография полагает, что столкновение началось по инициативе Брячислава, разграбившего Новгород, но разбитого вовремя спохватившимся великим князем. Скандинавские саги, напротив, называют зачинщиком войны Ярослава, а победителем (и обладателем – впрочем, недолгим – киевского престола) – Брячислава. Вполне возможно, что здесь в историю разногласий между Ярославом и его племянником оказались вплетены хронологически позднейшие события раздела Руси между Ярославом и Мстиславом Владимировичами, а также недолгое киевское княжение сына Брячислава Изяславича – Всеслава Чародея. Однако в том, что касается логики развязывания военных действий, стоит признать, что версия о нападении Ярослава на Полоцк – в отрыве от всех летописных свидетельств, о степени достоверности и беспристрастности коих можно рассуждать долго и нецензурно, – выглядит как-то убедительней. Именно Ярослав осуществляет планомерную политику выведения из пределов видимости киевского престола всех возможных на него претендентов (впоследствии он не погнушается посадить своего брата Судислава в поруб, откуда тот сможет выйти ещё очень нескоро). И именно у Ярослава к 1020 году оказываются полностью развязаны руки для нападения на Полоцкую землю, тогда как Брячиславу было бы куда выгоднее вторгаться в Новгород раньше, пока дядя ещё занят на далёком юге ритуальными танцами со Святополком и Болеславом. Теперь же тот возвращается в Новгород, откуда окончательно перенесёт свой двор в Киев только после 1036 года – с устранением всех возможных кандидатов на княжение там. С другой стороны, в 1020 году у Ярослава рождается первенец Владимир, которому по традиции Рюриковичей должен был в перспективе предназначаться в удел Новгород, и для Брячислава начинает тикать незримый таймер. Отдельно, правда, стоит заметить, что новгородская недвижимость и связанные с ней родовые княжеские права мало интересовали полоцкого князя. Захватив вместо этого столько движимого имущества, сколько влезло в руки и обозы, он спешит вернуться в родной удел, никак (пока?) не претендуя на территориальное расширение своих владений.
Так или иначе, но война начинается, и летописные свидетельства об этой войне опять-таки туманны и противоречивы. Если Брячислав, отягощённый новгородской добычей, действительно оказывается разгромлен Ярославом, не вполне понятно, почему он тогда не только не теряет Полоцкое княжество, но и присоединяет к нему – по мирному договору – целых два города: Витебск и Усвят. Можно было бы предположить, что этими подачками Ярослав пытается выкупить возможные притязания Брячислава на великокняжеский стол (да и были ли они?), однако последующие события показывают, что замирение не устроило ни одну из сторон военного конфликта. Столкновения продолжаются в течение всей жизни Брячислава, причём используются не только силовые, но и антропонимические методы борьбы.
Около 1024 года у Ярослава рождается второй сын Изяслав, с имянаречения которого великий князь начинает прибирать к рукам имена своих братьев. Изяслав Ярославич, названный в честь второго же (за вычетом сомнительного Святополка) сына Владимира, становится копьём, недвусмысленно нацеленным в сердце Полоцкого княжества. Вместе с именем он присваивает и властные права Изяслава Владимировича, отбирая их у законного наследника последнего – Брячислава. Ярослав прямо демонстрирует, что намерен заменить потомков старшего Изяслава на полоцком престоле собственными внуками. В родовой практике Рюриковичей устанавливается институт «изгойства», согласно которому потомки «не дотянувшего» до киевского престола Изяслава Полоцкого в принципе лишаются прав на собственные уделы. Пока ещё это династическое изгнание больше заявляется, чем претворяется в жизнь: Ярослав не в состоянии не только отобрать Полоцк у Брячислава, но даже остановить его вооружённые набеги на собственные земли, – однако племянник прекрасно понимает, куда теперь дует политический ветер.
Стоит сразу заметить, что речь идёт не о борьбе Полоцка с Киевом, но скорее Новгорода с Полоцком, великокняжеский город же, если и оказывается порой замешан в этот конфликт, то в положении страдательном. А вот между северными соседями война ведётся без особых сантиментов. Первой жертвой этой войны как раз и становится псковский князь Судислав Владимирович, один из самых младших сыновей Крестителя. Судя по отсутствию сколь-нибудь значимых упоминаний в летописях, этот князь флегматично наблюдал, как через его земли туда-сюда носятся вооружённые до зубов и очень недоброжелательно настроенные войска Новгорода и Полоцка, но не предпринимал никаких попыток поучаствовать в марафонском забеге. Вообще-то говоря, это как минимум политический нейтралитет (а с точки зрения Ярослава Мудрого – дерзкое фрондёрство), а как максимум – тайный сговор с Полоцким княжеством о военном невмешательстве. Вечно такое положение, понятное дело, сохраняться не могло. Как только у Ярослава Владимировича в очередной раз освобождаются руки и тот странный конгломерат политического прагматизма и личной трусости, который ему заменяет совесть, – то есть в 1036 году, когда умирает Мстислав Храбрый и верховная власть над Русью в полном объёме переходит к Ярославу, – Судислав оказывается надолго засажен в поруб, а Псковское княжество лишается своего суверенитета и присоединяется к новгородским землям. Во-первых, таким образом Ярослав расчищает себе путь к киевскому престолу, куда и переезжает в том же году, окончательно оставив Новгород старшему сыну Владимиру. Однако Брячислава Изяславича, надо думать, куда больше беспокоит «во-вторых»: присоединяя Псков к новгородскому уделу, Ярослав открывает своим войскам путь на Полоцк. Больше никаких буферных зон и нейтрально настроенных третьих сил. Когда же в 1052 году умирает Владимир Ярославич и на новгородском столе оказывается второй сын Ярослава Мудрого Изяслав, конфликт приобретает небывалую остроту, потому как за контроль над Полоцком сражаются законный (Всеслав Брячиславич) и «антропонимический» (Изяслав Ярославич) наследники Изяслава Владимировича.
После смерти Ярослава Мудрого Изяслав перемещается из Новгорода в Киев, посадив вместо себя старшего сына Мстислава. Всеслав Полоцкий при этом не выражает никаких претензий на великокняжеский престол и вообще первое время демонстрирует лояльность правящему триумвирату (Изяслав, Святослав и Всеволод Ярославичи), участвуя в их военных походах на степняков. Однако затем непрочный мир разрушается, Всеслав разоряет окрестности Киева, какое-то время держит в осаде Псков (впрочем, безуспешно), а после разбивает войска Мстислава Изяславича и врывается в Новгород. Надо отметить, что Карамзин, доверяясь летописям, настроенным агрессивно против Всеслава Полоцкого, приписывает ему в корне неверную мотивацию, никак не подкреплённую действительными поступками князя: «Сей правнук Рогнедин ненавидел детей Ярославовых и считал себя законным наследником престола Великокняжеского: ибо дед его, Изяслав, был старшим сыном Св. Владимира». Между тем на самом деле Всеслав всецело следует примеру своего отца и даже не пытается закрепиться на новгородском (тем более на киевском!) столе, ограничившись грабежами, поджогами и пленением части горожан. Создаётся впечатление, что цель полоцких князей – не захватить Новгород, а уничтожить его. Исследователи любят объяснять это стремление местью за давнее разорение Полоцка Владимиром Святославичем, но в таком случае это весьма неожиданная перемена в настроениях Всеслава, прежде никак не замеченного в попытках взять семейный реванш.
Вероятно, правильней будет говорить не о мести Всеслава Чародея наследникам обидчика полочан Владимира (как-никак он и сам – такой же потомок Крестителя, как и они), а о жёсткой геополитической конкуренции Полоцка и Новгорода, прикрывающейся брачно-родственными разборками своих князей. Помимо всего прочего, Всеслав Брячиславич лишает Новгород колоколов и иного церковного имущества – то есть статусных признаков княжеского города, тогда как в Полоцке в то же время строится кафедральный собор Святой Софии – прямой вызов первенству Киева и Новгорода на русской земле. Если справедливы предположения историков о том, что украденные колокола новгородского Софийского собора действительно были отданы Всеславом на обустройство собора в Полоцке, то налицо буквальный захват первенства в Северной Руси. Но такому перераспределению статусов между Новгородом и Полоцком противоречит подчёркнутое равнодушие Всеслава к дальнейшей судьбе своего северного соседа: ограничив политические интересы собственным уделом, на остальные земли полоцкий князь смотрит лишь как на источник дополнительных ресурсов. То же самое касается и его отношения к Киеву.
Вопреки живописным картинам, изображённым в «Слове о полку Игореве», Всеслав Брячиславич отнюдь не крался под покровом ночной тьмы в волчьем обличии к киевскому престолу и уж тем более не совершал в его направлении действий метательного характера с использованием холодного древкового оружия. Честно говоря, ситуация обстоит прямо противоположным образом: в Киев Всеслав попадает по воле триумвирата Ярославичей, разгромивших его на берегах Немана в отместку за пожог Новгорода и обманом пленивших во время якобы мирных переговоров. В Киеве полоцкий князь сидит в порубе, пока Ярославичи усиленно, но безуспешно сражаются с новой напастью – очередным нападением половцев. Именно нежелание князя Изяслава организовать вторую битву после проигранной первой становится поводом к масштабному городскому бунту, в результате которого Ярославичи бегут из Киева (Изяслав, не успевший вовремя остановиться, – так до самой Польши), а на великокняжеском столе неожиданно для себя оказывается освобождённый мятежниками Всеслав. (Надо сказать, он только что чудом избежал гибели: воеводы Изяслава, предугадывая намерения бунтовщиков, всерьёз советовали своему князю умертвить узника и тем спутать планы оппозиции, но Изяслав по какой-то причине не послушал советчиков.)
Соловьёв в описании киевского мятежа смутно намекает на существование группировки поддерживавших полоцкого князя (и связь с ним в темнице?) горожан: «…отсюда пошли ко двору Брячиславову, остановились здесь подумать, сказали: «Пойдем, высадим своих из тюрьмы»», – что за полоцкое посольство в Киеве подразумевается под «двором Брячиславовым», если отец Всеслава Брячислав много лет как мёртв? В повествовании Карамзина Всеслав выступает пассивной фигурой, а настоящий итог мятежа (любого мятежа вообще) указан историком недвусмысленно: «…народ объявил Всеслава Государем своим и разграбил Дом Княжеский, похитив великое множество золота, серебра, куниц и белок».
Почему вообще встаёт вопрос об освобождении полоцкого князя? В принципе, он мог быть выбран в счёт прежних княжеских (то есть полководческих) заслуг – в том числе и на общерусском фронте против половцев – взамен заартачившегося военного руководства. Не стоит преувеличивать масштабы княжеской власти на ранних этапах правления Рюриковичей: внутренней политикой, тем более социокультурными и экономическими её аспектами занимались редкие князья, обладавшие значительным масштабом личности, – княгиня Ольга там или Ярослав Мудрый. Функционал большинства правителей ограничивался военными походами и замаскированными под военные походы грабежами соседей. Даже цель этих походов, вполне вероятно, выбиралась не самим князем, а истинными правителями княжеского города из числа местной знати – они, в отличие от Рюриковичей, перемещавшихся от стола к столу со скоростью и направлением траектории неугомонной блохи, всегда были на месте и закономерно отождествляли собственные интересы с интересами удела. Самому Всеславу Полоцкому, например, было бы куда выгоднее заниматься разорением мелких городков и незначительных уделов, нежели ввязываться в долгосрочное противостояние с богатым, но крайне ценным для Ярославичей Новгородом. Зато Полоцкому княжеству успех и процветание могущественного соседа были ой как невыгодны. Та же самая картина наблюдается и в Киеве: Изяслав устраивает горожан до тех пор, пока не щадя живота своего охраняет границы киевского удела от степных захватчиков, а первый же его взбрык становится поводом подыскать ему замену. Всеслав Чародей просто подворачивается под руку в качестве подходящего пугала, но странная нерешительность Изяслава, который и на требования города не соглашается, и соперника не устраняет, доводит бунт до той степени бессмысленности и беспошадности, когда управлять его течением уже не представляется возможным.
Однако действительно выступить против половцев Всеславу, видимо, случая не представилось: с ними расправился в своих черниговских землях Святослав Ярославич. Так что Всеслав Брячиславич просто сидит несколько месяцев на киевском престоле – едва ли не в качестве почётного заложника «освободивших» его горожан, потому как воспользуется первым же благоприятным случаем для бегства, оставив своих «сторонников» на произвол вернувшемуся с польскими войсками Изяславу. Большая часть их, вопреки обещаниям Ярославичей, будет истреблена и покалечена Мстиславом Изяславичем, у которого зреет давний счёт к Всеславу: из-за поражения в 1067 году он был вынужден оставить новгородский стол, где теперь закрепился представитель следующей по старшинству княжеской ветви – Глеб Святославич. Сразу после реставрации отца Мстислава на киевском престоле у него появится возможность сполна вернуть этот долг Всеславу: Киев двинется на Полоцк.
Разбитый в сражении Всеслав бежит в финские земли, и на полоцком столе утверждается Мстислав Изяславич. Казалось бы, наконец-то исполняется план Ярослава Мудрого по подмене одних Изяславичей другими. Однако Мстиславу, ещё два года назад сражавшемуся с полочанами насмерть, на Железном троне должно быть малость неуютно. А уж как неуютно рядом с Мстиславом должно было быть полочанам, и вовсе неописуемо! Собственно говоря, много кому рядом с Мстиславом и его горячим нравом было неуютно, включая его собственного отца. Последнему Мстислав серьёзно подпортил карьеру подавлением киевского восстания, потому как киевляне согласились вернуть Изяслава на престол бескровно на условии полной амнистии мятежникам, но его старший сын, по словам Карамзина, «начал как зверь свирепствовать в столице: умертвил 70 человек, освободивших Всеслава; других ослепил и жестоко наказал множество невинных, без суда, без всякого исследования». Менее эмоциональный в своём повествовании Соловьёв присовокупляет сюда сдержанное, но от того ещё более страшное свидетельство: гонения на виновных и безвинных продолжались и после въезда Изяслава в Киев, так что многие горожане были вынуждены бежать в Чернигов к Святославу Ярославичу. Вот и думай тут, не для того ли, чтобы спровадить подальше такого наследника и защитника, и ввязался Изяслав, не так чтобы крепко поддерживаемый своими подданными, в штурм Полоцка? В завоевании нового удела для Мстислава не посмотрели (или, напротив, как раз посмотрели) даже на то, что в Полоцке жизнь молодого князя будет в постоянной опасности. И действительно, пишет Карамзин, «по внезапной кончине» Мстислава всё в том же 1069 году полоцкий стол был передан следующему из новых Изяславичей – Святополку.
Святополк продержался в Полоцке всего два года, после чего его вышиб оттуда вернувшийся с финским войском (впрочем, изрядно поредевшим после неудачной войны с Новгородом) Всеслав. Зачем Всеславу был нужен Новгород, неясно: метил ли он на тамошний стол, зарился ли вновь на новгородские богатства или же рассматривал этот город как ценную фигуру для последующего обмена на Полоцк? Перспектива новгородского княжения, впрочем, сомнительна: Карамзин утверждает, что новгородцы ненавидели Всеслава, и ненависть эта вполне обоснованна. (Однако же они, разбив Чародея, то ли не захотели брать его в плен, то ли, взяв, быстро отпустили.) Спустя семь лет после этого столкновения Новгород как раз и достанется изгнанному из Полоцка Святополку, так что расклад северного противостояния потомков двух Изяславов продолжится на том же витке. Интересно, что надежд на возвращение полоцкого стола Святополк ещё долго не оставит: сыновьям от второго брака, родившимся в аккурат вокруг года смерти Всеслава Чародея, он даст демонстративно полоцкие имена «Изяслав» и «Брячислав» в честь двух первых тамошних князей – однако Святополчичи не продвинутся дальше Турова (а имя «Брячислав» за пределами полоцкой ветви – дальше Брячислава Святополчича, соответственно). Всеслав Брячиславич, вернув вотчину, закрепит её за собой даже несмотря на новое поражение от очередного Изяславича – Ярополка, а после разделит между собственными сыновьями.
И вот тут мы наконец-то возвращаемся к антропонимике, поскольку её особенности достаточно ясно отражают двойственное положение Всеслава между его влиятельными подданными и родственниками-конкурентами. Так, в поколениях сыновей и внуков Всеслава появляется крайне неожиданный для Рюриковичей (и, кстати говоря, весьма недолговечный) антропоним «Рогволод». Рогволодом (Рёгнвальдом) звался прапрадед Всеслава – тот самый злополучный полоцкий князь, умерщвлённый Владимиром Святославичем в процессе сватовства к его дочери Рогнеде. Исследователи справедливо полагают, что выбор Всеславом этого имени для одного из сыновей очень даже закономерен в условиях, когда на полоцкий стол претендует другая княжеская ветвь. В борьбе за родовое старшинство между Владимировичами Всеслав выкидывает практически неубиваемый козырь – напоминание о своём родстве не только с Владимиром, но и с его предшественником по владению Полоцком. Согласно запутанным преданиям, полоцкая земля была отдана Рюриком в управление одному из его воевод, потомком которого и был злосчастный князь Рогволод. Иными словами, когда становится недостаточной апелляция к воле Владимира, отдавшего Полоцк Изяславу и его потомкам, возникает необходимость сослаться на решение более раннего (старшего в родовом отношении) представителя правящего рода. Память о легендарном Рюрике становится весомым аргументом в династических притязаниях князей этого поколения: к тем же методам проецирования родовых амбиций придёт другой князь-изгой, Ростислав Владимирович.
Почему, в таком случае, Всеслав напрямую не использует антропонимическую ракету с ядерной боеголовкой, которой могло бы стать имя достославного Рюрика? Для начала: нам не известно, какое место занимал в возрастном ряду сыновей Чародея загадочный Рогволод Всеславич. Часть исследователей предполагает, что заявка такого масштаба адекватна исключительно в случае имянаречения первенца (некоторые вообще отождествляют Рогволода Всеславича с Борисом Всеславичем, против чего убедительно возражают Литвина и Успенский), другие уверены, что необходимость в таком подкреплении могла возникнуть только после окончательного разрыва с Ярославичами, то есть не ранее 1060-х годов. Во втором случае (если Рогволод – вообще сын Чародея действительно один из младших Всеславичей) подключается необходимость правильного распределения династической смысловой нагрузки между княжичами, безотносительно к внешнеполитическим заявлениям. Поднимать авторитет младшего сына с помощью такого увесистого камня имени, как имя «Рюрик», – едва ли не программирование свары между Всеславичами, а там и так достаточно причин для яростного дележа «кровавого вина»: Полоцкое княжество не безразмерное, а князей много. Но куда интересней обстоит дело, если Рогволод – и вправду сын Чародея старший из Всеславичей, и запрета на использование имени отца-основателя рода нет.
Выбор антропонима из именослова по далёкой женской линии – свидетельство демонстративного отчуждения полоцкой ветви от остальных Рюриковичей, не признающих её родового старшинства. Во всяком случае именно так воспринимается появление имени «Рогволод» в официальной русской историографии: полоцкие князья получают в летописях устойчивое наименование «Рогволожьи внуци», хотя на самом деле потомками Рогволода были все фигурировавшие на тот момент в русской истории князья, ведущие происхождение от брака Владимира и Рогнеды. Однако едва ли инициаторами такого отделения от семьи являются сами полоцкие князья.
Кто та Вальбурга, которая так старательно выжигает Изяславичей с родового гобелена Блэков? В первую очередь, конечно, напрашивается ответ: Ярославичи и их могучая машина летописной пропаганды, – но они работают с уже имеющимся материалом. А вот за появление вызывающего имени в антропонимиконе правящего в Полоцке рода ответственна, скорее всего, местная полоцкая знать – уж больно хорошо такое громкое заявление согласуется с прочими действиями полоцкой княжеской ветви, которые, как мы уже говорили, тоже являются результатом подлаживания Изяславичей под интересы своих подданных. В своё время Владимир с помощью махинаций вокруг Изяслава пытался приручить враждебно настроенный Полоцк – теперь же полочане с помощью сходных махинаций вокруг потомков Изяслава пытаются восстать против продолжателей дела Владимира. Изяслав же и его наследники в этой ситуации постоянно оказываются в положении куска бекона, столь красочно описанном неким литературным персонажем в совсем другой истории…
Понятное дело, Изяславичи (в данном случае Всеслав) подобным положением дел довольствуются вряд ли. Чародеем уже пытались манипулировать киевляне, и ему это очень не понравилось – но от исконных, унаследованных от отца вассалов так просто не сбежишь, как сбежал он из-под Белгорода. И вот в эти условия, кстати сказать, весьма неплохо вписывается вся история с финским войском Всеслава и его осадой Новгорода: уж не пытался ли он заиметь новый стол и освободиться от своры давних приспешников, советчиков и указчиков? Увы, Новгорода он не взял, а от финского войска новгородцы оставили шиш на постном масле – политическое равновесие в Полоцке с этими ошмётками не сместишь. Бедный, бедный Чародей!
Сам Всеслав Брячиславич, без сомнений, отнюдь не испытывает непримиримой ненависти по отношению к Ярославичам – отсюда и все его попытки существования в союзе с триумвиратом в юности, и постоянное стремление перейти от войны к переговорам в зрелом возрасте. И его антропонимическая политика свидетельствует о том же: имя «Рогволод» – единственное, в выборе которого Чародей идёт навстречу желаниям подданных. Все остальные имена полностью соответствуют ономастическим ресурсам Рюриковичей. Четырёх сыновей Всеслав называет в честь как раз прославляемых на Руси князей Бориса и Глеба, используя как их родовые имена, так и крестильные – Роман и Давыд. Ещё один – Святослав – получает общее для всех ветвей династии имя Святослава Игоревича. Наконец, Ростислав Всеславич также оказывается тёзкой многих князей своего (и предшествующего) поколения – включая Ростислава Мстиславича Брестского, сына извечного соперника Чародея. При этом Ростислав Всеславич рождается около 1070 года, то есть уже после княжения Мстислава Изяславича в Полоцке, так что отсылка к сыну последнего оказывается едва ли не намеренной.
Но мало антропонимической лояльности – Всеслав напрямую ведёт какие-то переговоры со своим недавним врагом Изяславом Ярославичем! О том, насколько серьёзны были эти переговоры, можно судить, во-первых, по тому, что поражение при Голотическе (1071 год) от Ярополка Изяславича ничуть не повредило власти Чародея над Полоцким княжеством, а во-вторых, по тому, что для самого Изяслава эти переговоры окончились разрывом с родными братьями, временной потерей киевского престола и вторичным изгнанием в Польшу.
И ещё одно свидетельство того, что интересы полоцкого князя несколько отличаются от интересов самих полочан: Всеслав женил своего сына Глеба, которому предназначал в удел Минск, на Анастасии Ярополковне – дочери того самого Ярополка, который как раз под Минском вроде бы в пух и прах разбил войска Чародея. Впрочем, этот семейно-династический союз не помешал брату Ярополка Святополку Изяславичу лелеять, как мы уже говорили, мечту о возвращении на полоцкий престол.
Таким образом, противостояние между «изгоями» Изяславичами и правящими Ярославичами, выраженное на антропонимическом уровне, представляется в летописях куда более значительным, чем было на самом деле. Несказанно преувеличивается и инициатива самих полоцких князей в подогревании этого противостояния. Тем не менее именно на отношениях с полоцкой ветвью (а главное – на репрезентации этих отношений в официальной историографии) отрабатываются схемы реальных столкновений за великокняжеский престол, которые разворачиваются между различными ветвями Ярославичей. Существенным для нашего повествования оказывается в том числе и обращение к памяти о Рюрике в процессе выбора имени для наследника, чьи права на княжение ставятся под сомнение другими княжескими ветвями.
Ровно это же решение приблизительно в то же время придёт в голову ещё одному князю-изгою – Ростиславу Владимировичу, старшему внуку Ярослава Мудрого. Но поскольку положение Ростислава оказывается куда сложнее и неприятнее полоцкого, то и действовать он будет куда более радикальными методами.
