Владимир Карбань

Перечитывая сборник «Время Донбасса» (Луганск, 2016), еще и еще раз убеждаемся, как мало в нем чисто рефлекторных реакций гнева, страха, отчаяния, ненависти. Доминирует античная интонация величавости в страдании, ахматовская нота мужества, приятия судьбы.

Чувство неизбывного достоинства, горькая ирония сквозит в стихах «Письмо бывшему брату» Юрия Макусинского – известного санкт-петербургского поэта, сценариста, фотографа, режиссера, «русского украинца», как он сам себя представляет.

 

ПИСЬМО БЫВШЕМУ БРАТУ

Спасибо, друг Тарас, за трезвые слова

о том, что братья мне татары и мордва,

и друг степей — калмык, и черемис забитый,

и царь болот — вогул, и робкая тыва,

и дикий нагайбак, и — прочая братва,

и сам я — азиат и варвар неумытый.

Да, я почти монгол — мне сладок как халва

степного ветра вкус, тугая тетива

торжественно звенит и конь мой бьет копытом!

Над Волгой шелестит волшебная трава,

и мягкий первый снег встречает Покрова,

и в горницах столы для праздника накрыты.

 

А там, где ты, — война. Страна почти мертва.

Хрипит в агонии — на фоне торжества

безумия и зла, и — Речи Посполитой.

Ты ищешь, брат Тарас, заморского родства

и денег до зимы — на уголь и дрова,

и в душу мне плюешь легко и деловито.

 

Ты пишешь, что я — раб, вертящий жернова

империи рабов — вдруг предъявил права

на отчину твою с коварством неприкрытым,

что я — твой лютый враг, что для тебя Литва

и ближе и милей, чем подлая Москва,

что вместе нам не жить, и быть мне точно битым.

 

Ты стонешь на весь мир, что мать твоя — вдова,

разграбленная мной — она скулит едва,

а быть могла вполне и радостной и сытой,

что я — подлец и вор, чумная татарва,

что Киевская Русь — несчастна, но жива,

и не видать ее безродным московитам.

 

Goodbye, Taras, goodbye! Шумит твоя блатва,

на грязных площадях желтеет синева,

грустит Владимир над Днепром — забытый.

Невесело и мне. Склонилась голова

над письменным столом — закончились слова,

остался только чай — китайский — недопитый.

 

Мне нечего сказать. Возможно, мастерства

лишен я на хулу, но прежде — шутовства

чураюсь и стыжусь: мне жалко алфавиты

растрачивать на брань, что хуже воровства,

на жертвенный экстаз для псевдобожества,

и на любовь — к неправде плодовитой.